1. Абстрактное как непосредственное выражение конкретности
Итак, мы установили, что сознание, отражающее единичный, пусть даже неоднократно повторяющийся факт, но не улавливающее его внутреннего строения и внутренне необходимой связи с другими такими же фактами, есть сознание крайне абстрактное — даже в том случае, если оно наглядно и чувственно представимо.
Именно поэтому «общий закон изменения формы движения гораздо конкретнее, чем каждый отдельный “конкретный” пример этого» 1.
Именно поэтому самые что ни на есть «нагляднейшие» примеры не делают и не могут сделать «конкретной» убогую, тощую, бедную определениями «мысль».
«Наглядные примеры», иллюстрирующие тощую абстракцию, могут лишь замаскировать ее абстрактность, могут создать лишь видимость, лишь иллюзию «конкретного» рассмотрения. Этим, к сожалению, довольно часто пользуются любители пускать пыль в глаза, сводящие «теоретическое рассмотрение» к нагромождению «примеров». Для этих людей, естественно, толкование конкретности как чувственной наглядности знания гораздо удобнее, чем определение Маркса, ибо последнее обязывает к детальнейшему анализу фактов.
И столь же естественно, что любая попытка проанализировать факты действительно конкретно, то есть обнаружить скрытую в этих фактах внутреннюю взаимосвязь, не сводимую к тому абстрактно-общему, которое открыто глазам и без всякого анализа, расценивается любителями «конкретных примеров» как «абстрактное рассуждательство», как «абстрактное теоретизирование» и т.п.
К счастью, эта позиция не имеет с позицией Маркса ничего общего. Точнее, «общее» есть, конечно, и тут — слова «абстрактное» и «конкретное». Но эти одинаковые слова прикрывают полную противоположность понятий абстрактного и конкретного, противоположность действительного понимания роли и места того и другого в процессе мышления, в процессе переработки созерцания и представления.
В чем заключается, согласно Марксу, действительно абстрактное рассмотрение предмета?
«Абстрактность» как таковая есть с его точки зрения просто-напросто односторонность знания, такое знание о вещи, которое отражает вещь лишь с той ее стороны, с какой она, эта вещь, «подобна», «тождественна» многим другим таким же вещам. «Абстрактность», следовательно, по самой своей природе не в состоянии ухватить специфической природы вещи, то есть как раз того, что для мышления в понятиях как раз единственно «интересно». Мыслить абстрактно — легче легкого. Для этого не требуется никакой специальной логической грамотности, никаких усилий ума.
Но очень трудно мыслить в конкретных абстракциях, очень нелегко производить действительно содержательные абстракции. Но содержательная абстракция, конкретная абстракция есть по своим действительным логическим характеристикам нечто прямо противоположное простой абстракции, абстрактному как таковому.
Если абстракция как таковая отражает единичную вещь (явление, факт, предмет и т.д.) только с той стороны, с какой она, эта вещь, подобна, сходна, тождественна целому ряду других таких же вещей, то конкретная абстракция, как раз наоборот, отражает именно специфичную природу рассматриваемого особенного или единичного явления.
Что значит совершить действительное обобщение, что значит отвлечь объективную конкретную абстракцию от явления?
Это значит рассмотреть вполне особенный, неоднократно повторяющийся факт с точки зрения его собственного, имманентного содержания, рассмотреть его, как говорится, «в себе» отвлекаясь при этом от всего того, чем этот факт обязан внешнему воздействию, всей совокупности внешних воздействий той более широкой сферы действительности, внутри которой он существует.
Именно так поступает Маркс в «Капитале» при исследовании явлений простого товарного обмена. Он получает действительные объективные характеристики стоимости, «рассматривая процесс абстрактно, т.е. оставляя в стороне обстоятельства, которые не вытекают из имманентных законов простого товарного обращения…» 2.
Подчеркнутое разъяснение относительно «абстрактного» способа рассмотрения – как нетрудно заметить — прямо противоположно ходячему пониманию этого способа. Согласно последнему «абстрактное» рассмотрение особенного явления должно было бы поступать совсем наоборот: отвлечь от него лишь такие определения, которые одинаковы у него с целым рядом других особенных явлений, отвлечь лишь то, в чем данное особенное явление подобно, тождественно с рядом других.
То, что делает Маркс, «рассматривая абстрактно» определенное особенное явление, скорее похоже на то, что старая логика именует «изолирующей абстракцией». Но это опять-таки лишь чисто внешнее сходство. Та же старая логика метафизически противополагает «изолирующую абстракцию» «генерализирующей», то есть такой абстракции, которая игнорирует особенность и отбирает лишь «общее».
Абстрактное рассмотрение особенного явления у Маркса не есть ни то, ни другое, ни выработка так называемой «изолирующей абстракции», ни выработка так называемой «генерализирующей абстракции».
То, что делает Маркс, с позиций старой логики покажется неизбежно то выработкой «изолирующей», то выработкой «генерализирующей» абстракции, в зависимости от того, как говорится, «с какой стороны посмотреть»… Выявление теоретических характеристик простого обмена товара на товар включает в себя, с одной стороны, строжайшее «изолирование» явления простого товарного обмена от всех прочих явлений движений стоимости, но, с другой стороны, вырабатывается при этом не что иное, как всеобщее понятие стоимости, вскрывается всеобщий закон всех (а не только одной) форм движения стоимости…
Абстрактное рассмотрение особенного явления у Маркса не есть ни то, ни другое, ни выработка так называемой «изолирующей абстракции», ни выработка так называемой «генерализирующей абстракции».
То, что делает Маркс, с позиций старой логики покажется неизбежно то выработкой «изолирующей», то выработкой «генерализирующей» абстракции, в зависимости от того, как говорится, «с какой стороны посмотреть»… Выявление теоретических характеристик простого обмена товара на товар включает в себя, с одной стороны, строжайшее «изолирование» явления простого товарного обмена от всех прочих явлений движений стоимости, но, с другой стороны, вырабатывается при этом не что иное, как всеобщее понятие стоимости, вскрывается всеобщий закон всех (а не только одной) форм движения стоимости…
А это показывает, что «абстрактное рассмотрение» явления у Маркса есть какая-то более сложная и содержательная операция, нежели «изоляция» или «генерализация», и даже нежели простое «единство» и того и другого. Это показывает, что действительную суть логических действий Маркса вообще невозможно ни понять, ни выразить в категориях, развитых на почве чисто формального исследования логического процесса.
В чем же заключается то специфическое в логических действиях Маркса, которое не может быть выражено в категориях старой, чисто формальной логики?
Дело заключается прежде всего в том, что Маркс с самого начала имеет в виду как общую цель, в свете которой соразмеряется каждое отдельное логическое действие, каждый отдельный акт образования абстракции, цель воспроизведения конкретного в мышлении. Каждое особенное явление рассматривается в «Капитале» непосредственно с точки зрения его места и роли в составе целого, в составе конкретной системы, внутри которой и посредством которой каждое отдельное явление приобретает свою специфическую определенность. Эту самую определенность, несвойственную каждому отдельному явлению, если оно существует вне данной конкретной системы, целого, и приобретаемую им тотчас, как только оно входит в состав данного целого, в состав данной, конкретной исторически развившейся системы, и фиксирует каждая конкретная абстракция. Через «абстрактное» рассмотрение особенного явления (отвлекаясь сознательно от всего того, чем данное явление обязано другим взаимодействующим с ним явлениям) Маркс на деле рассматривает как раз всеобщую взаимосвязь «целого», то есть всей совокупности взаимодействующих особенных явлений.
Это, на первый взгляд, кажется чем-то парадоксальным: выявление всеобщей связи явлений совершается как раз через свою противоположность — через строжайшее отвлечение от всего того, что одному явлению свойственно благодаря его всеобщей взаимосвязи с другими, от всего того, что «не вытекает из имманентных законов» данного особенного явления.
Дело, однако, заключается в том, что уже само право рассматривать данное особенное явление «абстрактно» предполагает понимание его особой роли и места в составе целого, внутри всеобщей взаимосвязи, внутри совокупности взаимообусловливающих особенных явлений.
Простой товарный обмен Маркс действительно ставит перед глазами как особую реальность и рассматривает его совершенно независимо от всех тех сложнейших форм взаимодействия, внутри которых он реально существует в составе целого, абстрактно, то есть независимо от рассмотрения «целого», от рассмотрения его воздействий.
Но уже в том, и именно в том, что простой товарный обмен, «товар» и форма товара, рассматриваются «абстрактно», как раз и находит свое логическое выражение та совершенно особенная роль товара, которую он играет в составе данного и никакого другого «целого».
В том, что товар рассматривается абстрактно, независимо от всех остальных явлений товарно-капиталистического производства, как раз и выражается логически (теоретически) его конкретная, исторически неповторимая форма зависимости от системы производственных отношений в целом.
Дело в том, что только внутри развитой системы товарно-капиталистического производства — и ни в какой другой системе производственных отношений людей друг к другу — товарная форма связи оказывается всеобщей, простейшей, элементарной формой взаимосвязи общественно производящих свою жизнь людей. Ни в одной другой конкретно-исторической системе отношений производства такой роли товар и обмен товаров не играли, не играют и не могут играть.
Эта особенная роль и значение простой товарной формы внутри развитого капитализма и выражается теоретически в том, что чисто абстрактное рассмотрение товара, его «имманентных законов» одновременно и тем самым выявляет всеобщее теоретическое определение всей системы в целом, выражение ее конкретно-всеобщей закономерности.
Если бы предметом теоретического рассмотрения оказалась бы не товарно-капиталистическая, а любая другая конкретно-историческая система отношений общественного производства, социализм или феодализм, первобытнообщинный строй или рабовладельческая формация, то не было бы ничего ошибочнее с точки зрения Логики Маркса рассматривать товарную форму абстрактно, так как она рассматривается в экономической теории капитализма.
Абстрактное рассмотрение товарной формы ровно ничего не дало бы для теоретического понимания всеобщей связи системы в том случае, если бы эта система развилась из какой-то иной всеобщей основы, нежели товарная форма. В данном случае «рассматривая (товар) абстрактно, то есть оставляя в стороне обстоятельства, не вытекающие из имманентных законов» товарной формы, мышление не сделает ни малейшего шага по пути конкретного рассмотрения исследуемой системы, не отвлечет ни единого конкретного теоретического определения предмета.
И если внутри товарно-капиталистической системы в ходе ее рассмотрения теоретик не только вправе, но и обязан рассматривать товарную форму абстрактно, то он не имеет никакого логического права рассматривать столь же абстрактно любую другую форму экономической связи того же капиталистического организма, например, прибыль или ренту…
Попытка это проделать не приведет к выработке конкретного теоретического понимания роли и места прибыли внутри общей взаимосвязи. Это вообще невозможно проделать, если предварительно не проанализированы прибавочная стоимость, деньги и товар. И если мы сразу, не проделав анализа товара, денег, прибавочной стоимости и прочего, выделим явление прибыли и начнем его рассматривать «абстрактно», то есть оставляя в стороне все обстоятельства, которые не вытекают из ее «имманентных» законов, то мы ровно ничего не поймем в ее движении. В лучшем случае мы получим абстрактное описание явлений движения прибыли, абстрактное представление о них, но не конкретное теоретическое понимание, не понятие.
Точно такой же ошибочной с точки зрения диалектики явилась бы попытка понять что-либо в явлениях человеческой психики, отправляясь от условного рефлекса. Условный рефлекс есть действительно всеобщая форма отражательной деятельности животной особи, на ее основе строится весь сложнейший аппарат нервно-физиологических связей, через который преломляются все воздействия внешнего мира. Отражательный аппарат животного не только можно, но и нужно исследовать, исходя из условно-рефлекторной связи. Именно на этом правильном пути великий Павлов развил свою теорию, рассматривая условный рефлекс так же абстрактно, как Маркс рассматривал всеобщую форму экономической связи, товар, то есть «оставляя в стороне все обстоятельства, которые не вытекают из имманентных законов» этой простой нервно-физиологической реальности.
Но крайне ошибочна затея некоторых последователей И.П. Павлова, которые мечтают развернуть теоретическое понимание отражательной деятельности человека, отправляясь от того же условного рефлекса, рассматривая условный рефлекс как всеобщую, элементарную форму психологии человека.
Психология, сознание человека разрастаются на совершенно иной всеобщей основе. Сама работа аппарата условно-рефлекторных связей здесь подчинена процессу, который совершенно независим от условно-рефлекторной деятельности отдельной антропологической особи. Здесь все зависит от процесса общественного труда, от общественного бытия человека. Поэтому сознание человека нельзя ни сводить к условно-рефлекторной деятельности отдельного мозга, ни выводить из нее, как из «всеобщей» основы. Здесь — другая всеобщая основа, которая и должна рассматриваться «абстрактно», то есть совершенно независимо от условных рефлексов, от физиологии и прочих природных предпосылок.
Поэтому заранее обречены на провал попытки развить теоретическое понимание психологии человека, теорию психологии, рассматривая в качестве простой субстанции всех психических явлений условный рефлекс. Это также невозможно сделать, как невозможно развить теорию капиталистической экономики на основе абстрактного рассмотрения «труда вообще» или технологии производства. Здесь — другая всеобщая основа, другая конкретная субстанция, которая и должна быть рассмотрена «абстрактно». Условный рефлекс в системе форм отражательной деятельности человека сам занимает подчиненное место, играет роль, сходную с ролью товара внутри социализма. Абстрактное его рассмотрение не ведет поэтому к пониманию его действительной роли в составе данного конкретного целого, в данном случае — человеческой психики.
Таким образом, право на абстрактное рассмотрение явления определяется совершенно конкретной ролью данного явления в составе исследуемого целого, конкретной системы взаимодействующих явлений. Если исходный пункт развития теории взят правильно, то его «абстрактное» рассмотрение оказывается непосредственно совпадающим с конкретным рассмотрением всей системы в целом.
Если же «абстрактно» рассматривается не то явление, которое объективно составляет всеобщую, простейшую, элементарную форму бытия предмета в целом, его реальную «клеточку», то в данном случае «абстрактное» рассмотрение так и остается «абстрактным» в дурном смысле этого слова и не совпадает с путем конкретного познания.
Взяв явления прибыли, например, можно составить себе абстрактное, обобщенное представление о них. Но конкретного понятия прибыли на этом пути не получить, ибо конкретное понимание места и роли прибыли в процессе движения системы товарно-капиталистических отношений предполагает понимание их реальной ближайшей субстанции — прибавочной стоимости, то есть другого экономического явления, а последнее, в свою очередь, предполагает познание «имманентных законов» движения товарно-денежной сферы, понимание «стоимости» как таковой, независимо от прибыли и прибавочной стоимости. Иными словами, само «абстрактное» рассмотрение прибыли возможно лишь в том случае, если предварительно проанализированы абсолютно независимые от прибыли явления. Прибыль может быть понята только через прибавочную стоимость, через «другое», в то время как прибавочная стоимость может и должна быть понята «сама по себе», и при ее анализе следует строго оставить в стороне все обстоятельства, не вытекающие непосредственно из ее имманентных законов; надо, прежде всего, оставить в покое прибыль. При анализе же прибыли нельзя этого сделать, нельзя оставить в стороне обстоятельства, вытекающие из имманентных законов другого явления, нельзя рассматривать прибыль «абстрактно».
Таким образом, само «абстрактное» рассмотрение явления включает в себя «конкретный» подход к этому явлению и непосредственно выражает его роль внутри данной конкретно-исторической системы явлений в целом.
«Абстрактное рассмотрение» выступает как такое рассмотрение явления, которое, оставляя в стороне все обстоятельства, не вытекающие непосредственно из имманентных законов данного явления, сосредоточивается как раз на «имманентных законах», на анализе явления «в себе и для себя», если употребить гегелевское выражение. Образцом такого исследования является анализ законов движения товарно-денежной сферы в «Капитале» Маркса.
Явление рассматривается здесь «само по себе», в строжайшем отвлечении от всех тех воздействий, которые оказывают на него другие, более сложные и развитые явления, явления, связанные с производством прибавочной стоимости прежде всего. Это и значит, что оно рассматривается «абстрактно».
Таким образом, само «абстрактное» рассмотрение явления включает в себя «конкретный» подход к этому явлению и непосредственно выражает его роль внутри данной конкретно-исторической системы явлений в целом.
«Абстрактное рассмотрение» выступает как такое рассмотрение явления, которое, оставляя в стороне все обстоятельства, не вытекающие непосредственно из имманентных законов данного явления, сосредоточивается как раз на «имманентных законах», на анализе явления «в себе и для себя», если употребить гегелевское выражение. Образцом такого исследования является анализ законов движения товарно-денежной сферы в «Капитале» Маркса.
Явление рассматривается здесь «само по себе», в строжайшем отвлечении от всех тех воздействий, которые оказывают на него другие, более сложные и развитые явления, явления, связанные с производством прибавочной стоимости прежде всего. Это и значит, что оно рассматривается «абстрактно».
В таком понимании и применении «абстрактного» рассмотрения не только нет ничего «дурного», чего-то метафизически противоположного «конкретному» рассмотрению, но есть как раз реальное совпадение абстрактного и конкретного, их диалектическое единство.
«Конкретное» рассмотрение выступает в свете этого как такое рассмотрение, которое уже не оставляет в стороне все обстоятельства, не вытекающие из имманентных законов данного явления, а, наоборот, привлекает их к рассмотрению. «Конкретное» понимание явлений товарно-денежной сферы совпадает с учетом всех тех воздействий, которые на нее оказывают все развитые, все более сложные формы экономических отношений внутри капитализма.
Иными словами, конкретное понимание товара, который вначале рассматривался лишь абстрактно, совпадает с теоретическим пониманием всей совокупности взаимодействующих форм экономической жизни, всей экономической структуры капитализма. Как таковое оно достигается лишь в развернутой системе науки, в теории в целом.
«Конкретность» тем самым совпадает со всесторонностью учета всех форм внутреннего взаимодействия явлений, составляющих в их совокупности конкретно-исторически развившуюся систему.
2. Диалектическое и эклектически-эмпирическое понимание «всесторонности рассмотрения»
Если говорится, что требование «всесторонности» учета всех фактов, всех моментов взаимодействия только и может обеспечить подлинно конкретное познание, то это верно и справедливо лишь при том условии, что само требование «всесторонности» понимается действительно диалектически.
Этот пункт важен по той причине, что именно на этом требовании чаще и охотнее всего спекулирует одна из самых вредоносных и антинаучных форм мышления — ползучий эмпиризм, маскирующийся под теоретическое мышление.
Гениальный диалектик Ленин не раз вслед за Марксом предостерегал от смешения диалектического понимания конкретности с вульгарно-эклектической пародией на него, тем более, что это очень часто приобретает прямой политический смысл.
«При подделке марксизма под оппортунизм подделка эклектицизма под диалектику легче всего обманывает массы, дает кажущееся удовлетворение, якобы учитывает все стороны процесса, все тенденции развития, все противоречивые влияния и проч., а на деле не дает никакого цельного и революционного понимания процесса общественного развития» 1.
Само собой ясно, что эти слова относятся не только к процессу общественного развития, но и к любой области познания и деятельности, и заключают в себе, тем самым, всеобщее, логическое требование.
Одним из самых ходовых аргументов, применяемых врагами научного коммунизма в борьбе против теории Маркса–Энгельса–Ленина, является обвинение в «упрямой односторонности» — в «абстрактности», в «отвлеченности» теории общественного развития, созданной Марксом и Лениным, и, соответственно, вытекающей из нее политики.
Классики марксизма-ленинизма, и в особенности Ленин, детально показали методологическую основу этих нареканий, полнейшее непонимание диалектики как метода конкретного исследования, или же сознательную фальсификацию ее требований.
Эклектик любит рассуждать на тему о том, что всякая «односторонность» вредна, что всегда нужно учитывать и то и это, и пятое и десятое, что нужен «всесторонний» учет любой мелочи, разрастающейся в его глазах, в его изображении до таких размеров, что она начинает заслонять главное. При этом он имеет в виду не только и не столько задачу применения теории научного коммунизма к анализу отдельных, быстро меняющихся обстоятельств, событий и ситуаций, где действительно, «мелочь» может сыграть свою роль, сколько саму теорию, лежащую в основе всей политики.
Для оппортуниста характерно (что и сегодня представляет известную опасность) умозаключение от фактов ошибочных оценок отдельных явлений (случающихся, естественно, и с марксистами) прямо к выводу об ошибочности, об «абстрактной односторонности» самой теории научного коммунизма, самого научно-теоретического обоснования всей конкретной политики коммунистических партий. Но догматизм в применении и в деталях разработки теории, случающийся, к сожалению, довольно часто и среди марксистов, вовсе не есть довод к пересмотру самой теории.
А нетрудно это потому, что любой, самый незначительный и «ничтожный» предмет обладает в реальности актуально бесконечным количеством сторон, связей и опосредствований со всем окружающим его миром. В каждой капле воды отражается все богатство вселенной. Даже бузина в огороде через миллиарды опосредующих звеньев связана с дядькой в Киеве, даже насморк Наполеона был-таки «фактором» Бородинского сражения…
И если понять требование «конкретности» анализа как требование абсолютной полноты учета всех без исключения эмпирических подробностей, деталей и обстоятельств, так или иначе связанных с исследуемым предметом, то «конкретность» окажется (как и любая категория, если ее толковать метафизически) лишь голой абстракцией, лишь некоторым недосягаемым идеалом, существующим лишь в фантазии, но никогда не реализуемым в действительном познании. Теоретик же, исповедующий такое понимание «конкретности», попадает в положение метерлинковского героя, гонящегося за синей птицей, которая перестает быть синей тотчас, как он ее схватывает…
И здесь, в проблеме отношения абстрактного к конкретному, метафизика оказывается тем мостиком, по которому мысль неизбежно приходит к агностицизму и в конечном счете к ликвидации теории как таковой, к представлению того сорта, что теория навсегда обречена вращаться в сфере более или менее субъективных абстракций и никогда не улавливает объективной конкретности…
Метафизическое понимание «конкретности» как абсолютно полного учета всех эмпирически наличных обстоятельств неизбежно делает исповедующего его человека очень податливым к аргументации субъективных идеалистов и агностиков. Против такого понимания «конкретности» даже субъективный идеалист легко выдвинет совершенно неотразимые аргументы, не говоря уже об идеалисте «умном», об идеалисте типа Канта или Гегеля.
Чувственно данная «конкретность», говорит любой, самый пошлый и мелкий субъективный идеалист, бесконечно многообразна. И человек, отвлекающий от нее «абстрактные» образы, не может иметь никакого другого критерия выбора, отбора, согласно которому он отвлекает одно и оставляет без внимания другое, кроме субъективного интереса, кроме субъективно положенной цели, желания, мнения и т.д.
Чувственно-конкретная реальность поэтому, де, и оказывается лишь бесконечной возможностью, лишь внешним поводом для проявления абстрагирующей деятельности субъекта, который при этом руководится своей имманентной целью, не имеющей ничего общего с природой предмета. «Понятие», де, поэтому и есть не более как опосредованная проекция Я на экран чувственно данных явлений, не отражение предмета в «Я», а, наоборот, отражение «Я» в предмете, под видом «предмета».
Идеалист объективный, идеалист типа Мальбранша, Гегеля или современных «томистов», истолковывает это по-иному. Для него гарантом «объективной» истинности абстракции выступает абсолютный дух, благодаря которому «цели» человека совпадают с «имманентной» целью природы и общества, провиденциально заложенной и тут и там одним и тем же духовным первоначалом, богом под тем или иным названием… Идеализм вообще тем самым закладывает в фундамент понимания абстрагирующей деятельности субъективизм, и это неизбежный результат метафизического понимания «конкретности», от которой субъект отвлекает «абстракции».
Лишь марксистско-ленинская философия, открыв в общественной практике человечества, в совокупном процессе чувственно-практической деятельности человека «субстанцию», то есть всеобщую основу и источник всех без исключения деятельных способностей человека, и способности к абстрагирующей деятельности в том числе, вскрыл тем самым и критерий, гарант объективности абстракции, и основу диалектического совпадения абстрактного и конкретного как в познании в целом, так и в каждом отдельном акте познания.
Как понимается «конкретность» знания в диалектико-материалистической философии? Выясним прежде всего ту форму «конкретности», которой достигает и обязана достигать наука, теория в строгом смысле этого слова, ибо, как мы покажем ниже, процесс применения уже готовой, уже развернутой теории к анализу отдельных фактов, явлений, событий, процесс применения теории к практике в определенных пунктах существенно отличается от процесса разработки теории в точном смысле слова, хотя и подчиняется в общем и целом одним и тем же законам.
«Конкретность» теории, науки совпадает с раскрытием всей совокупности внутренних связей предмета исследования. «Конкретность» с этой стороны выступает как синоним внутренней взаимообусловленности всех необходимых сторон, черточек, граней предмета, совпадает с понятием системы взаимодействия всех сторон предмета, понимаемого как единое развивающееся целое.
В определении Маркса очень важно указание на то, что конкретность с отражением которой имеет дело наука, теория, есть в полной мере взаимная обусловленность, то есть такая форма взаимосвязи, внутри которой каждая из сторон исследуемой реальности взаимно определяет характер и своеобразие всех других, взаимно обусловливает их существование и обратно — обусловлена их существованием и взаимодействием.
Теория в целом похожа на отдельный акт «абстрактного рассмотрения» тем, что она все время остается в пределах «имманентных» (внутренних) законов исследуемой конкретной системы взаимодействующих явлений и оставляет в стороне все то, что касается внешнего взаимодействия данной системы с другими системами.
В этом плане определение конкретного в мышлении, конкретности теории прямо и непосредственно совпадает с определением «абстрактного» рассмотрения, такого рассмотрения, которое оставляет в стороне все обстоятельства, не вытекающие из имманентных законов существования данной конкретной системы взаимодействующих явлений в целом. И здесь, с точки зрения Логики марксизма-ленинизма, происходит «совпадение» абстрактного и конкретного, совпадение противоположностей, притом такое совпадение, внутри которого «конкретное» именно и только потому конкретно, что одновременно «абстрактно», как и наоборот. Как и любая другая категория материалистической диалектики, «конкретное» осуществляется только через свою собственную противоположность, только благодаря ей. О чистой, абсолютной «конкретности» в диалектике вообще не может быть разговора вне единства с ее противоположностью, с «абстрактным» точно так же, как нелеп разговор о «сущности», которая не «являлась» бы, или о необходимости, которая осуществлялась бы «в чистом виде», то есть иначе, нежели через случайность…
3. Спиралевидный характер конкретности в действительности и в ее теоретическом отражении
Итак, под «конкретностью» теории материалистическая диалектика понимает отражение всех необходимых сторон предмета в их взаимной обусловленности, в их внутреннем взаимодействии.
Взаимный характер обусловленности, характерный для всякого диалектически расчлененного целого, обязывает теорию ко многому и одновременно дает в руки теоретика четкий критерий для выделения из чувственно данного многообразия лишь внутренне необходимых определений.
Это непосредственно означает, что каждая из конкретных абстракций (совокупность которых составляет теорию) отражает лишь такую форму существования предмета, которая является одновременно и всеобщим необходимым условием всех других, и столь же всеобщим и необходимым следствием их взаимодействия.
Этому условию удовлетворяет, например, уже проанализированное нами определение человека как существа, производящего орудия труда. Производство орудий труда, производство средств производства есть не только всеобщая (и логически и исторически) предпосылка всех остальных форм человеческой жизнедеятельности, но и постоянно воспроизводимый результат, следствие всего общественного развития в целом.
Человечество в каждый момент своего развития вынуждено с необходимостью воспроизводить — то есть полагать как свой продукт — свою собственную всеобщую основу, всеобщее условие существования общественно-человеческого организма в целом.
Сегодня производство орудий труда, развившихся до фантастически сложных машин и агрегатов, остается, с одной стороны, как и на заре человеческого развития, всеобщей объективной основой всего остального развития. Но, с другой стороны, оно по существу зависит от уровня развития науки, своего собственного отдаленного порождения, от своего собственного следствия, и зависит в такой степени, что машины можно рассматривать (не переставая быть материалистом) как «…созданные человеческой рукой органы человеческого мозга…» 1. Так и товар, и деньги, и «свободная» рабочая сила — все это не в меньшей мере продукты капитала, последствие его специфического движения, чем его же исторические предпосылки, условия его появления на свет. При этом такие продукты, которые он воспроизводит во все более расширяющихся масштабах, невиданных до его появления.
Эта диалектика всякого действительного развития, в котором всеобщее необходимое условие возникновения предмета становится его же собственным всеобщим и необходимым следствием, это диалектическое «переворачивание» условия в обусловленное, причины — в следствие, «всеобщего» — в «особенное» и есть характерный «признак» внутреннего взаимодействия, благодаря которому действительное развитие приобретает форму «круга», а точнее — спирали, все время, с каждым новым оборотом расширяющей масштабы своего движения.
Одновременно с этим происходит и то своеобразное «замыкание на себя», которое превращает совокупность единичных явлений в относительно замкнутую систему, в конкретный, исторически развивающийся по своим «имманентным» законам единый организм…
Маркс резко подчеркивал такой характер взаимодействия внутри системы товарно-капиталистического производства:
«Если в развитой буржуазной системе… каждое полагаемое есть одновременно предполагаемое, то это имеет место в любой органической системе» 2. Подчеркнутые слова прямо выражают то обстоятельство, что «круговой» характер взаимодействия вовсе не есть специфический закон движения и существования капитализма, а всеобщий закон диалектического развития, закон диалектики. Именно этот закон и лежит в основе логического закона совпадения абстрактного и конкретного, в основе диалектико-материалистического понимания теоретической «конкретности».
Но тот же самый закон спиралевидного развития системы взаимодействующих явлений ставит мышление перед особыми трудностями, такими трудностями, которые абсолютно неразрешимы без диалектического метода вообще и без четкого представления о диалектике абстрактного и конкретного, в частности.
Буржуазные экономисты, сталкиваясь в исследовании с этим обстоятельством – со спиралевидным характером взаимообусловленности различных форм буржуазного «богатства», с неизбежностью попадали в «круг» в определении важнейших категорий. Маркс обнаружил этот безвыходный круг уже при первой попытке анализа экономических теорий английской экономики в 1844 году. В анализе рассуждений Сэя он обнаруживает, что тот, как и другие экономисты, везде подсовывает понятие «стоимости» под объяснения таких явлений, которые потом сами молчаливо предполагаются при разъяснении «стоимости», например, понятие «богатства», «разделения труда», «капитала» и т.п.
«Богатство. Здесь уже подставлено понятие «стоимости», которое еще не развито; ведь богатство определяется как «сумма стоимостей», как «сумма вещей, обладающих стоимостью», которыми владеют…» 3.
Пятнадцать лет спустя, возвращаясь к этому пункту, Маркс раскрывает тайну этого безвыходного логического круга:
«Если в теории понятие стоимости предшествует понятию капитала, но с другой стороны предполагает в качестве условия своего чистого развития способ производства, основанный на капитале, то это имеет место и в практике. Поэтому экономисты неизбежно рассматривают в одних случаях капитал в качестве творца стоимости, в качестве источника последней, а в других — предполагают стоимость для объяснения образования капитала, и сам капитал изображают как сумму стоимостей в некоторой определенной функции» 4.
Этот логический круг в определениях получается с неизбежностью именно потому, что любой предмет в действительности есть продукт диалектического развития, благодаря которому исследуемая наукой реальность всегда выступает как система взаимообусловливающих друг друга сторон, как исторически возникшая и развившаяся «конкретность».
Капитал, действительно предполагая и деньги, и «стоимость» в качестве предпосылок своего возникновения, при своем рождении тотчас превращает их в реально-всеобщие формы своего собственного движения, в «абстрактные» моменты своего специфического бытия. В итоге он и предстает перед глазами наблюдателя, созерцающего уже сложившееся исторически отношение, в качестве творца стоимости. И трудность заключается здесь в том, что только появление капитала превращает «стоимость» в реально-всеобщую экономическую форму всего производства, всей системы экономических отношений… До этого — до появления капитала — стоимость является чем угодно, но только не всеобщим экономическим отношением, уже потому, что в нее не входит такой важнейший «особенный» фактор производства, как рабочая сила.
Рассечь логический круг в определении стоимости и капитала невозможно никакими логическими ухищрениями, никакими семантическими манипуляциями с «понятиями» и их определениями, ибо он возникает вовсе не из «неправильности» в определении понятий, а из непонимания диалектического характера взаимосвязи между тем и другим, из отсутствия действительно исторического подхода к исследованию этой взаимосвязи. Только действительно исторический подход дает возможность найти «выход» из круга, точнее — «вход» в него. Поскольку буржуазным экономистам чужд такой подход, постольку круг — безвыходен.
Нечто подобное происходит на наших глазах с авторами книг по «формальной» логике при попытках определить такие категории как «понятие», «суждение», как «правильность» и «истинность» и т.п., не попадая тотчас же в логический круг, который сама же формальная логика ставит под запрет.
Неудача такого рода попыток связана именно с непониманием «конкретности» как исторически развившейся и продолжающей развиваться системы внутренне взаимодействующих явлений, как исторически развившегося «единства во многообразии». И как раз такое – диалектическое — понимание «конкретности» дало Марксу в руки методологический ключ к решению основных теоретических проблем политической экономии. Именно с этим пониманием «конкретности» связано то обстоятельство, что только Марксу удалось рационально разрешить и тайну товарного фетишизма. В состав «конкретности» товарно-капиталистического мира входят лишь те объективные формы движения, которые этот мир не только предполагает в качестве предпосылок, но и сам же воспроизводит как свой специфический продукт, «полагает» как свое следствие.
Ведь и солнце, и товар, и полезные ископаемые, и деньги, и «свободная» рабочая сила, и наличие машинной техники — все это одинаково объективные предпосылки и условия, при отсутствии которых капитал ни возникнуть, ни существовать не может. Но ни природные условия его возникновения, ни технические характеристики машин, ни антропологические особенности человека с его способностью трудиться не составляют всеобщих и необходимых «имманентных» форм его существования.
В виде конкретных теоретических характеристик анализ Маркса удерживает лишь те из всеобщих и необходимых условий бытия капитала, которые движением самого же капитала и воспроизводятся. Капитализм «воспроизводит» не рабочую силу как таковую, не полезные ископаемые и прочие вещественные компоненты, а рабочую силу как товар, то есть ту общественную форму, в которой рабочая сила функционирует внутри развитой системы капиталистических отношений.
Рабочую же силу как таковую, как совокупность психических и физиологических способностей, создает, производит и воспроизводит совершенно иной процесс или процессы. Капитализм ее не производит точно так же, как не производит он ни солнечного света, ни полезных ископаемых, ни воздуха и т.п., зато он воспроизводит те общественные формы, внутри которых и посредством которых все эти вещи приобщаются к его специфическому движению и совершают свое движение внутри его организма как его формы.
Примененный здесь Марксом критерий для различения «имманентных» форм движения предмета есть критерий по существу всеобщий, логический.
Это значит, что любой единичный предмет, вещь, явление, факт приобретают ту или иную конкретную форму своего существования от того конкретного процесса, в движение которого он оказывается вовлеченным; любой конкретной формой своего существования любой единичный предмет обязан не себе, не своей самодовлеющей «единичной» природе, а той конкретной, исторически развившейся системе вещей, в которую он попал, внутри которой он возник.
Золото само по себе вовсе не есть деньги. Деньгами его делает процесс товарно-денежного обращения, в который золото вовлечено. «Стул на четырех ножках под бархатным покрывалом в известных условиях представляет собой трон, но на этом основании этот стул, эта вещь, служащая для сиденья, не есть трон благодаря своей потребительной стоимости» 5, то есть он по своей «имманентной» природе, «в себе и для себя», взятый в абстракции от тех специфических условий, внутри которых он только и есть «трон», троном вовсе не является.
Здесь ясно видно, какое огромное значение имело диалектическое понимание конкретности теоретических абстракций в процессе преодоления натуралистически фетишистских иллюзий, окутывающих природу стоимости, как и всех производных от нее форм вплоть до процента, ренты и т.п.
Золото по своей природе является деньгами столь же мало, сколько мало уголь по своей природе есть топливо для паровоза, сколь мало луна является покровительницей влюбленных, а человек — рабом или патрицием, пролетарием или буржуа, философом или математиком.
В физиологических особенностях мозга поэтому искать реальную основу «математических способностей», например, столь же нелепо, сколь нелепо искать определения денег путем химического анализа «золота». Но здесь есть одна тонкость, которую диалектика обязывает учитывать. И уголь, и человек, и мозг человека сами по себе должны обладать такими особенностями, такими качествами, благодаря которым тот процесс, в движение которого они вовлечены, может превратить их в формы своего собственного движения, своего «бытия».
Золото, а не глина и не кусочки граната оказываются тем природным материалом, в котором реализуется всеобщая форма стоимости. И здесь играют природные, физико-химические качества, свою роль. Но эти природные свойства все же совершенно не причем, когда речь идет о сущности, о природе денежной формы стоимости как таковой. Эта форма развивается совершенно независимо от природных свойств золота процессом товарного обращения. Именно сфера обращения развивает ту «чистую экономическую форму», которая уже затем подыскивает» материал для своего воплощения, наиболее пластичный и послушный ее требованиям природный материал.
И как только золото оказывается недостаточно гибким и пластичным средством, «материей» выражения всех новых и новых развивающихся особенностей денежной формы, золото заменяется бумагой, кредитными билетами, безналичным банковским расчетом и т.д.
Точно также и со «способностью к математике», и с любой другой «способностью». Анатомо-физиологические задатки находятся в том же самом отношении к развитой способности человека, в каком физико-химические свойства золота находятся к деньгам. Иными словами, в анатомии или в физиологии способность как общественно развитая реальность вовсе не существует. Это вещи, принадлежащие двум разным мирам, как, например, земля и рента, труд и заработная плата.
Но определенная способность выдвигает свои определенные требования к совокупности анатомо-физиологических задатков. В одних она «воплощается» легче и скорее, в других — с трудом. И в этом пункте «задатки», систему «задатков» приходится учитывать. Но необходимо помнить при этом, что сама по себе способность есть реальность совсем другого порядка, чем задаток, что способность не есть «развитый задаток», а есть форма, способ общественного действия, которая как таковая может и должна быть развита в любом «нормальном» человеческом индивиде. Нет «от природы способных» и «от природы неспособных» к математике, к музыке и прочему. Способность есть форма общественного действия индивида, развивающаяся совершенно независимо от «задатка». Задаток же есть категория антропологии.
Конкретная теория способностей как раздел психологии поэтому-то и должна развиваться совершенно независимо от физиологии высшей нервной деятельности, если психолог не хочет удариться в тот самый натуралистический фетишизм, который характерен для всей науки до Маркса-Энгельса.
Мы привели этот пример с той целью, чтобы показать, что без диалектико-материалистического представления о конкретности невозможно найти вход в действительно материалистическую теорию психологии, как и в любую область современного знания.
Одновременно здесь ясно видно, какая действительная объективная реальность была мистифицирована аристотелевской (а затем и гегелевской) диалектикой в виде учения об «энтелехии», о той «чистой форме», существующей вне и независимо от «материи», в которую она затем воплощается, которую она «формирует» на свой лад в соответствии с заключенными в ней требованиями. Это опять-таки реальная объективная конкретность как система взаимодействующих вещей, попадая в которую единичная вещь подчиняется ее требованиям и обретает «форму существования», ранее ей несвойственную.
Диалектико-материалистическое понимание конкретности тем самым разбило последнее убежище умного, диалектического идеализма, так как дало рациональное разрешение тайны «энтелехии», тайны «всеобщего» как «целевой причины», как «чистой формы», развивающейся вне и независимо от мира единичных вещей и подчиняющей эти вещи своему специфическому движению.
Реальность, которая идеалистически мистифицированно выражена в представлении о понятии как о целевой причине, как о деятельной форме — это не что иное, как реальная объективная конкретность, то есть исторически возникающая и развивающаяся система взаимообусловливающих явлений, сложное диалектически-расчлененное «целое», которому каждая отдельная вещь, возникающая в его лоне, обязана конкретной формой своего бытия — как данной вещи, как вещи, принадлежащей к данной «природе», к данной «субстанции».
Материалистически понимаемая категория «взаимодействия» и раскрывает тайну «целевой причины».
«Взаимодействие является истинной causa finalis вещей» 6, – формулирует этот тезис диалектики Энгельс.
4. Относительная самостоятельность как объективный прообраз «абстрактного»
Материалистическая диалектика исходит из того положения, что абсолютной «конкретностью» обладает лишь вся природа в целом, природа, бесконечная в пространстве и времени, в бесконечном многообразии форм ее развития, включая сюда и человека в сплетении общественных связей.
Каждая отдельная форма существования природного целого (в широком смысле этого слова, включая сюда и общество) лишь относительно самостоятельна, лишь относительно независима. На самом деле каждая реальная система взаимодействующих явлений (каждое «конкретное целое») существует не в пустоте и не в эфире чистого разума, а в сложнейшем переплетении и взаимодействии с массой других таких же относительно самостоятельных систем.
Нигде и никогда, разумеется, не было, нет и не будет «чистого капитализма» – в том его виде, в каком он изображен в «Капитале».
Нигде в природе не встретишь «биологической формы движения» как таковой — биологический процесс на самом деле всегда и везде совершается на основе и в форме химических, физических и прочих вплоть до механических процессов. Само мышление столь тесно связано с нервно-физиологической деятельностью человека как биологического существа, что отделить одно от другого можно лишь в абстракции. На деле мышления как такового, в том его виде, в котором оно составляет предмет Логики, нет, не было и никогда не будет, — мышления, которое осуществлялось бы вне и независимо от нервно-физиологической жизни мозга.
Но относительной независимостью, относительной самостоятельностью обладает каждая из форм движения материи, каждый из конкретных процессов развития и его продукт — исторически сложившаяся система взаимодействия.
Природа с этой точки зрения предстает как бесконечная совокупность взаимодействующих между собой, переплетающихся и взаимообусловливающих друг друга относительно самостоятельных «узлов», качественных состояний, относительно независимых друг от друга процессов развития и их продуктов — сложившихся систем взаимодействия.
Сама природа поэтому «и конкретна и абстрактна» (Ленин) — конкретна в том смысле, что представляет собой единое связное целое, и «абстрактна» в том смысле, что состоит из относительно самостоятельных по отношению друг к другу качественно специфических систем конкретного взаимодействия.
Относительная самостоятельность каждого из конкретных процессов развития, каждой формы движения, каждой исторически складывающейся системы взаимодействия и есть объективная основа классификации наук и отграничения предмета одной науки от предмета другой науки; именно эта относительная самостоятельность дает мышлению право внутри каждой науки отвлекать от чувственно данной конкретности лишь то, что относится к системе внутреннего взаимодействия, составляющей специфический предмет данной науки.
Поэтому-то политическая экономия, например, и раскрывает в систематической форме конкретную совокупность общественно-производственных отношений между людьми, оставляя без внимания, в стороне, технологическую сторону связи, биологические отношения между индивидами, хотя все эти вещи друг без друга реально не существуют и не могут существовать.
Совершенно ясно, что все те изменения, которые происходят внутри системы производственных отношений, вся эволюция системы производственных отношений, форм экономической связи на деле зависят от процесса развития производительной силы человека, более того, определяются этим развитием.
Тем не менее Маркс в «Капитале» рассматривает систему товарно-капиталистических отношений как «саморазвивающуюся систему», как замкнутую «в себе» конкретность, движущие пружины развития которой находятся внутри ее самой, в ее внутренних противоречиях, в «имманентных» противоречиях экономической формы. Но ведь, строго говоря, действительные движущие пружины эволюции системы производственных отношений заключены не внутри нее самой, а в процессе развития производительных сил. Если производительные силы не развиваются, то никакая «внутренняя» диалектика системы экономических отношений не вызовет ее эволюции. Однако Маркс прослеживает именно внутреннюю диалектику развития этой системы. Более того, само развитие производительных сил принимается им во внимание лишь постольку, поскольку оно выступает как следствие, как результат и продукт обратного воздействия системы производственных отношений на производительные силы.
В «Капитале» показан, например, тот механизм, благодаря которому появление экономической формы относительной прибавочной стоимости вызывает рост производительности труда, вынуждая капиталиста заменить ручной труд машинным, побуждая его развивать техническую базу производства прибавочной стоимости.
Но ведь ясно (это показывает сам Маркс), что на деле именно появление машин вызывает к жизни саму относительную форму прибавочной стоимости, что именно появление машин есть подлинная причина того обстоятельства, что абсолютная форма прибавочной стоимости вытесняется относительной ее формой. Ясно, что относительная прибавочная стоимость становится доминирующей формой прибавочной стоимости именно потому, что она более соответствует машинному труду, нежели абсолютная, увеличение которой связано с простым удлинением рабочего дня при неизменной производительности труда.
Все дело заключается, однако, в том, что само это «соответствие» экономической формы ступени развития производительной силы есть, в свою очередь, соответствие диалектическое. Относительная прибавочная стоимость «соответствует» машинному производству именно потому, что она не остается пассивной формой, внутри которой работают машины, а становится активной формой, оказывающей сильнейшее обратное воздействие на машинное производство, то есть на свою собственную, породившую ее основу, развивает свою собственную основу и создает тем самым новый стимул своего собственного движения.
Здесь происходит то самое переворачивание причины в следствие, которое характерно для всякого действительного развития. И это обстоятельство очень важно для понимания тех путей, которыми движется в исследовании Маркс.
Маркс рассматривает процесс эволюции системы производственных отношений, основанных на наемном труде. Главное его внимание все время направлено на те изменения, которые происходят внутри системы производственных отношений, внутри экономической структуры общества.
Развитие же производительных сил само по себе, независимое от той или иной формы производственных отношений, в «Капитале» не рассматривается. Это – предмет другой науки, технологии.
Маркс берет как данное тот факт, что сами по себе производительные силы развиваются независимо от той или иной конкретно исторической формы отношений между людьми, и предполагает его как факт, не подлежащий специальному исследованию внутри политической экономии.
Значит ли это, что развитие системы производственных отношений вообще рассматривается им вне связи с развитием производительных сил? Как раз наоборот. На деле внутри системы экономических отношений прослеживаются именно те изменения, которые вызваны развитием производительной силы. Более того, именно потому, что в теоретической экономии развитие производительной силы само по себе не рассматривается, воздействие этого развития на систему экономических форм, его взаимодействие с этой последней, активное и с той и с другой стороны, как со стороны производительной силы, так и со стороны экономической структуры, оказывающей сильнейшее обратное воздействие, и постигается конкретно-исторически, то есть именно в том виде, в каком это воздействие имеет место только в мире частнокапиталистической собственности.
Ведь характер того изменения, которое вносит новое приращение производительной силы в систему производственных отношений целиком зависит от специфического характера той системы, в которую это изменение вносится.
Так, открытие одной и той же производительной силы — атомной энергии – приводит к одним экономическим последствиям в СССР и к прямо противоположным – в США. Это подобно тому, как одна и та же вода производит одно действие на кусочек раскаленного угля, и совсем другое — на кусочек металлического натрия.
То есть всякое новое приращение производительной силы не создает автоматически прямо соответствующего себе экономического отношения, общественно-экономической формы, а определяет то направление, в котором эволюционирует уже имеющаяся исторически сложившаяся система экономических отношений. И дело не изменяется от того, что эта, ранее сложившаяся система экономических отношений сама есть от начала до конца продукт всего предшествующего развития производительной силы.
Конкретно-исторически сложившаяся система экономики есть всегда относительно самостоятельный организм, оказывающий сильнейшее обратное воздействие на свою собственную основу — на совокупность производительных сил и преломляющий всякое воздействие последних через свою специфическую природу. Совокупность экономических форм, связанных в единую, развившуюся из одного основания систему, и составляет ту самую специфическую природу экономического организма, которая тем самым обретает относительную самостоятельность по отношению к самым производительным силам.
Политическая экономия как особая наука и имеет своим предметом как раз те формы, в которых выражается относительная самостоятельность системы производственных отношений. Определяющее влияние производительной силы на производственные отношения именно тем самым и раскрывается конкретно-исторически, именно благодаря тому, что само по себе взятое развитие производительных сил не рассматривается, а рассматривается только внутренняя логика эволюции системы производственных отношений, внутренняя логика становления и развития этой системы. И тем самым процесс, в котором производительная сила создает соответствующие себе производственные отношения, прослеживается в полной мере конкретно. В противном случае дело остается в области абстрактной фразы.
Все сказанное имеет отношение не только к политической экономии, но и к любой теоретической дисциплине. Каждая наука обязана разворачивать систематическое понимание именно таких форм существования своего предмета, которые выражают его относительную самостоятельность, а не абстрактно-общее ему со всеми другими.
Как производительные силы ничего не создают каждый раз заново, на голом месте (такой случай реален только на заре человеческого развития), а определяют вид и характер изменений, происходящих внутри уже сложившейся системы производственных отношений, направление, в котором эволюционирует вся система в целом, так же точно дело обстоит и с развитием всех форм духовной культуры, с развитием и права, и политических учреждений, и философии, и искусства.
«Экономика ничего не создает заново, но… определяет вид изменения и дальнейшего развития имеющегося налицо мыслительного материала, но даже и это она производит по большей части не прямо, а косвенным образом» 1, – подчеркивал, как важнейшее отличие подлинного исторического материала от абстрактного рассуждательства вульгаризаторов, сводивших всю конкретную сложность реального процесса духовного развития к абстрактной фразе о том, что экономика первична, а все остальное — ее продукт, Энгельс.
Экономическое развитие общества всегда определяет в общем и целом направление, в котором эволюционируют (и революционизируются) политические учреждения, правовые формы, художественные и научные взгляды и т.д. Это так. Но действительный исторический материал тем и отличается от вульгарной имитации, что обязывает к конкретному рассмотрению этого процесса. А конкретный подход связан как раз с тем обстоятельством, что изменяющее воздействие экономики всегда имеет место «в рамках условий, предписываемых данной областью» 2, то есть один и тот же экономический сдвиг производит один эффект в сфере искусства, и совершенно другой, непохожий на него, — в сфере, скажем, права.
И трудность всегда заключается вовсе не в том, чтобы «свести» то или иное явление в сфере права или искусства к его экономической причине. Это не так трудно сделать. Но это и не есть исторический материализм. Марксистская философия вообще стоит не на точке зрения «сведения», а на точке зрения «выведения». То есть, она в каждом конкретном случае требует понять — почему данный сдвиг в экономике отразился в искусстве так, а не как-нибудь иначе, в сфере политики – опять-таки на свой лад и т.д.
Но такая задача как раз и предполагает теоретическое понимание той специфической «природы», через которую преломляется, отражаясь в ней, экономический сдвиг. Каждая из «надстроечных» сфер деятельности общественного человека должна быть понята и раскрыта как система исторически сложившихся конкретно специфичных для нее форм отражения экономики, сферы общественного бытия человека.
Поэтому-то все философские и логические принципы, которыми руководствовался Маркс в исследовании системы товарно-капиталистических отношений как исторически сложившейся системы взаимодействия, системы внутренне связанных форм экономической связи, применимы в любой науке, имеющей дело с относительно самостоятельной сферой «бытия» или «сознания», в любой естественной и общественной науке.
Проблема «рамок, предписываемых данной областью», — это и есть проблема системы форм, через которую преломляется всякое внешнее воздействие, всякое внешнее взаимодействие данной конкретности с другой конкретностью.
Теоретическая эстетика, например, должна вооружать искусствоведа, критика и самого художника системой категорий, выражающих собой те всеобщие и необходимые формы, через которые обязано преломиться всякое явление в том случае, если результатом такого отражения является произведение действительного искусства, а не внешне похожая на искусство подделка под него. Такая система категорий эстетики, разумеется, должна отличаться от систем формально толкуемых вечных и неизменных норм «художественности» столь же сильно, сколь сильно система категорий «Капитала» отличается от систем Рикардо или Смита.
Иными словами, система эстетических категорий обязана выражать исторически развившуюся систему, всеобщих форм художественного освоения мира общественным человеком. Как к таковой к ней применимы все методологические принципы, примененные в «Капитале».
То же самое относится, естественно, и к праву, и к этике, и к системе форм логического мышления, а тем самым и к наукам о них. В связи с этим возникает вопрос, как применять здесь такое, например, общеметодологическое требование, согласно которому конкретная абстракция должна обязательно фиксировать, отражать внутреннюю форму существования предмета?
Не приведет ли такое понимание к формально-идеалистическому представлению об искусстве или о логике как о сфере, обладающей «имманентным» движением? Возможно ли, не порывая с материализмом, вообще говорить о «внутренних» законах и формах мышления или искусства? Как можно вообще, говоря об искусстве или о процессе мышления, применить требование, согласно которому конкретная абстракция должна непременно фиксировать такую «форму бытия» предмета, которая одновременно является и всеобщим условием процесса в целом и его же собственным продуктом, продуктом взаимодействия всех других сторон целого?
Дело оказывается, однако, не таким уж сложным, если это требование применить не как абстрактно-формальное требование, не как абстрактный догматически прилагаемый «принцип», а в контексте действительного историко-материалистического анализа этих явлений, то есть опять-таки конкретно.
Это означает, прежде всего, то реальное обстоятельство, что подлинные всеобщие предпосылки и условия любой духовной сферы создаются совершенно независимо от нее, вне и до ее специфической истории. Процесс общественного труда и возникающие на его основе формы экономических отношений с неизбежностью вызывают появление и мышления, и искусства, и морали, и права, и всего остального.
Рассмотрим лишь один пример, пример права, правовой нормы. Необходимым всеобщим условием возникновения любой правовой нормы является так называемое «фактическое отношение» — как именуют юристы неправовой, чисто экономический факт. Этот факт, как таковой, сам по себе, лежит вне компетенции правоведа. Это чаще всего факт, относящийся к сфере политической экономии.
Но все дело в том, что далеко не всякое экономическое отношение, не любое «фактическое отношение» порождает соответствующую правовую норму, а лишь такое, которое объективно нуждается в правовой охране, то есть требует насильственного подчинения воли индивидов. Иными словами, лишь такое экономическое отношение, которое с помощью нормы права утверждается затем как результат действия права. При коммунизме, например, именно потому отпадает необходимость права и само право как система правовых норм, что сама форма экономических отношений, коммунистическая форма собственности (как фактическое отношение) обретает такой характер, что не будет нуждаться в правовой форме своего утверждения.
Так что лишь такое экономическое отношение, лишь такой неправовой факт, который нуждается в правовой форме своего утверждения, является реальной предпосылкой и условием возникновения правовой нормы. То есть реальным условием правовой нормы оказывается всегда лишь такой и только такой неправовой факт, который активно (то есть в качестве следствия применения права) утверждается и охраняется всей системой действующего права.
Если же то или иное «фактическое» отношение не нуждается в правовой охране и утверждении, не выступает как следствие применения права, то оно и предпосылкой права не является. В данном случае правовая норма вообще не возникает, а возникает моральная, нравственная или иная норма.
А это и означает, что реальной предпосылкой и условием появления правовой нормы всегда выступает только такое фактическое, экономическое отношение между людьми, которое правовой нормой утверждается как продукт, как следствие ее применения, и на поверхности выступает именно как следствие права, а не его «причина»…
В данном случае имеет место опять-таки факт диалектического оборачивания «причины» — «в следствие», связанный со спиралевидным характером всякого действительного развития взаимообусловливающих друг друга явлений.
И именно этот реальный факт, будучи освещен и понят односторонне, лишь со стороны активного обратного влияния общественного сознания во всех его формах на общественное бытие, на сферу экономических отношений людей друг к другу и к природе, и дает в итоге разнообразные идеалистические концепции.
На абстрактной абсолютизации этой стороны дела — обратного активного воздействия мышления на все остальные сферы деятельности, включая экономику и область производительного отношения человека к природе, — и развилась гегелевская концепция, объявляющая в итоге и всю общественную жизнь человека, и даже саму природу «следствиями», «продуктами» мышления в понятиях, порождениями логической деятельности «всеобщего разума»…
Именно факт относительной самостоятельности мышления, логического развития человека, благодаря которой мышление и оказывает активное обратное влияние на все области деятельности человека (включая экономику), Гегель и фиксирует односторонне. И сама эта односторонность как раз и совпадает с объективно-идеалистическим толкованием вопроса об отношении мышления к бытию.
Гегель перевертывает отношение таким образом, что само воздействие природы на мышление (пассивная сторона отношения) выступает как продукт изначальной активности мышления — как факт «обратного воздействия» продуктов мышления на самое мышление.
С этим и связано у него то понимание, согласно которому мышление, сфера логической деятельности, есть такая сфера, которая обладает абсолютной самостоятельностью, и в этом смысле абсолютно «конкретна» внутри себя, вне всякого отношения к другому, то есть к природе. Мышление предстает как абсолютно замкнутая внутри себя сфера, саморазвивающая из себя, посредством чистого спекулятивного самодвижения, все богатство своих определений, всю систему форм логической деятельности.
Но эта абсолютизация — как и все у Гегеля — не пустая беспочвенная выдумка, а абстрактно, односторонне выраженная вполне реальная особенность любого относительно самостоятельного процесса развития, любого диалектически-разворачивающегося процесса и его продукта — исторически сложившейся системы взаимодействия.
Любое диалектическое развитие (а, следовательно, и его продукт – развитая «конкретность») обладает спиралевидным характером, в ходе которого всякое условие превращается в обусловленное, причина — в следствие, предпосылка – в результат, внешнее — во внутреннее. Дело в том, что только такое развитие способно создать, развить устойчивую относительно самостоятельную систему взаимодействия, развивающуюся на манер снежного кома, катящегося с горы.
В толковании логического развития человечества Гегель и выступает как идеалист потому, что он приписывает, вообще говоря, такой характер развития только мышлению и его продуктам, — и отрицает его за любым другим процессом в природе и обществе, — в то время как эта особенность мышления представляет собой не что иное, как отраженную в мышлении особенность любого действительного процесса, всеобщий закон диалектики.
Но, как снежный ком, катящийся с горы, отнюдь не создает своим движением того снега, который наслаивается на него с каждым новым оборотом, так и мышление человека вовсе не создает на гегелевский манер той объективной реальности, которую это мышление отражает. Последняя всегда была, есть и остается реальной, вне и независимо от мышления сущей, предпосылкой и условием его деятельности.
Но в толковании Гегеля скрыто и мистифицированно выражено то реальное обстоятельство, что более развитое мышление вбирает в себя и перерабатывает в форму понятия гораздо больше чувственно созерцаемых фактов, чем мышление, еще не успевшее развиться, еще не выработавшее сложнейшей системы логических форм, форм своей собственной деятельности. Это — точно так же, как снежный ком в конце своего пути превращает в свою собственную поверхность гораздо больше снега, чем тот же шар, только что начавший свое движение с горы…
Подобно этому и в ходе познания — чем больше и глубже человек познал природу, чем шире сфера природы, уже усвоенная в формах мышления, тем интенсивнее разворачивается дальнейшее познание. Уже выработанный мышлением продукт, уже усвоенная в формах мышления природа — понятие — становится условием дальнейшего познания, активным инструментом познания, а вовсе не просто откладывается мертвым пассивным грузом в кладовой общественной «памяти».
Новые факты, новые чувственные данные отпечатываются не на «чистой доске» пустого сознания, а всегда воспринимаются в уже развившееся сознание, преломляясь при этом через всю систему ранее накопленного знания, через всю систему понятий, категорий. Таким образом, развитая система понятий ведет себя как относительно самостоятельная сфера по отношению к каждому новому чувственно воспринимаемому факту. Активность этой сферы проявляется уже в самом отборе фактов — не говоря уже об их теоретическом истолковании. Биолог абстрагирует в «человеке» одно, психолог — совсем иное.
Поэтому диалектико-материалистическая философия и не может просто отбрасывать гегелевское представление о мышлении как о «замкнутой в себе конкретности». Отвергая тезис Гегеля об абсолютной самостоятельности логического процесса, системы логических категорий, Логика марксизма-ленинизма полностью учитывает факт относительной самостоятельности сферы логической деятельности общественного человека, факт активности логических категорий в процессе воспринимания и анализа чувственных данных.
Мышление не есть простой пассивный слепок с «общих форм» чувственно данных фактов, а есть особый способ духовной деятельности общественно развитого субъекта. Всеобщие формы, в которых протекает эта деятельность (логические категории), образуют не случайный набор «наиболее общих абстракций», а систему, внутри которой каждая категория конкретно определяется через все остальные.
В системе «логических» категорий осуществляется та же самая «субординация», что и в системе понятий любой науки, отражающей диалектически расчлененное «целое». Эта субординация вовсе не носит «родовидового» характера: категория «количества», например, не является ни «видом» «качества», ни «родом» по отношению к «причинности» или к «сущности».
Поэтому логическую категорию принципиально невозможно «определить» путем «подведения под высший род» и указанием на ее «собственный признак».
И это лишний раз подтверждает тот факт, что действительно понятие существует только в системе понятий, через систему, а вне системы превращается в действительно пустую абстракцию, лишенную каких бы то ни было четких определений, – в простой термин, в название, в слово.
5. Конкретная абстракция (понятие) и практика
Всеобщей предпосылкой и условием, на основе которого возникает и развивается вся сложнейшая система форм логической деятельности человека, весь «аппарат мышления», активно преломляющий чувственные впечатления, является практика – активная чувственно-практическая деятельность общественного человека.
Но раз возникнув, а тем более развившись до высокой степени, система форм логической деятельности (категорий) оказывает колоссальное и могучее обратное воздействие на саму практику.
Это диалектически взаимное отношение практики и теории и позволило Гегелю изобразить саму практику как продукт и следствие чисто логической деятельности, как «внешнее» выражение чисто духовной деятельности, как процесс «отчуждения» системы логических категорий, как процесс превращения понятия — в предмет.
С точки зрения метафизического материализма и его теории отражения эта концепция кажется неизбежно чистой мистикой, наукообразным выражением теологического представления.
С точки же зрения диалектики в этой концепции обнаруживается глубокий смысл.
В этой концепции впервые в истории философии нашел свое теоретическое выражение факт диалектической связи процесса образования понятия с чувственно-практической деятельностью общественного человека.
С точки зрения материалистической диалектики «конкретность» знания измеряется его соответствием с объективной закономерностью, с внутренней взаимообусловленностью форм существования предмета в его развитии, а вовсе не с полнотой чувственно созерцаемого образа вещи.
В явлении вещи выглядят совершенно иначе, чем в «сущности», выражаемой понятием. И именно поэтому критерием истинности понятия (его конкретности) не может быть созерцание и соответствие «общему», данному в созерцании.
Согласно материалистической диалектике таким критерием выступает только практика — активное, целенаправленное изменение предмета.
В практике же происходит процесс как раз обратный по сравнению с теоретическим процессом: здесь не сознание приводится к соответствию с предметом, а наоборот, предмет приводится к соответствию с сознательно поставленной целью, с «сознанием».
Гегель, который впервые четко высказал это обстоятельство и уловил тот факт, что соответствие понятия предмету принципиально невозможно установить путем сравнения этого понятия с чувственно данным фактом.
Таким путем можно установить лишь соответствие представления, выраженного в слове, а потому принимаемого метафизиком за «понятие», с чувственно созерцаемым фактом и с «общим» в ряде фактов.
Но такого сравнивания никак недостаточно, чтобы установить соответствие понятия предмету. В данном случае вопрос может решить лишь практика, существенно меняющая образ предмета. В результате же практического изменения может оказаться, что те «признаки» вещи, которые постоянно наблюдались в ней как постоянно повторяющиеся, как «общие», вовсе исчезнут, а то, что выступало в созерцании как «исключение» из правила — окажется выражением подлинной сущности вещи.
Для того, чтобы проверить, правильно или неправильно представление о вещи, соответствует ли представление вещи, для этого вполне достаточно поглядеть на нее, сравнить ряд единичных вещей (общее в них) с представлением.
Но для того, чтобы определить, принадлежит ли это «общее» вещам с необходимостью, заложенной в их конкретной природе, глядение не является правомочным критерием. Тем более, что подлинно-всеобщее и необходимое определение далеко не всегда обнаруживается непременно в каждой вещи в виде эмпирически общего свойства. Иногда оно требует для своего обнаружения на поверхности явлений в виде «общего» совершенно исключительных условий.
И для того, чтобы определить — правильно или неправильно выражены в понятии всеобщие, внутренне необходимые свойства вещи, приходится подвергнуть понятие проверке практикой.
Гегель, впервые теоретически осознавший все значение этого факта, поэтому и перевернул формулу истины.
Истина по Гегелю устанавливается не путем приведения «понятия» к соответствию с пассивно созерцаемым предметом, а, наоборот, путем приведения предмета к соответствию с его собственным понятием.
Для того, чтобы определить истинность и конкретность определений понятий, нужно, выражаясь словами Гегеля, найти предмет, соответствующий своему собственному понятию. Как таковой он на поверхности явлений может осуществляться лишь как исключение из общего эмпирического правила.
Но как реальный факт такой предмет должен где-нибудь и как-нибудь осуществиться. Если он не осуществляется хотя бы в качестве единичного исключения, значит понятие нереально, значит это и не есть подлинное понятие.
Нетрудно рассмотреть «рациональное зерно» этих рассуждений Гегеля.
Неразрывно связывая теоретическую деятельность с деятельностью чувственно-практической, гегелевская концепция понятия стоит бесконечно выше, чем любая созерцательно-метафизическая логика.
Истинность («реальность») понятия доказывается только практикой, изменяющей эмпирически данную реальность, — в этом положении гораздо больше «умного», то есть диалектического, материализма, чем идеализма.
И если в ходе практики удается получить предмет, «соответствующий понятию», которое человек о нем образовал, то это — и только это — и доказывает соответствие понятия реальности, подлинной, скрытой от эмпирического созерцания «сущности» вещи…
И поскольку понятие, в отличие от общего представления, выражает «сущность» вещи, «существенное» в ней, а не то абстрактно-общее, которое дано на поверхности явлений, постольку его и нельзя ни образовать, ни подтвердить, ни опровергнуть ссылкой на то, что все единичные вещи обладают такими и такими-то «общими признаками».
Ибо «сущность» вещи, раскрываемая понятием, заключается не в абстракте, общем каждому единичному, а в конкретной системе взаимодействующих единичных вещей, в совокупности объективных условий, внутри которых и посредством которых образуется каждая единичная вещь.
Каждая единичная вещь, конечно, «содержит в себе» эту «сущность» – но не актуально, а скрыто, в возможности. Как непосредственно эмпирически наблюдаемое «общее» эта сущность в ней реально (а потому и в созерцании) не осуществляется, а если и осуществляется, то совсем не всегда и необязательно, и, во всяком случае, не сразу, а лишь в процессе развития.
Важность этого различения можно ярко продемонстрировать на понятии пролетариата как важнейшей социологической категории марксизма-ленинизма.
Когда Маркс и Энгельс выработали понятие пролетариата как самого революционного класса общества, призванного к тому, чтобы совершить всемирно-исторический переворот в общественных отношениях, это понятие, это понимание его роли принципиально невозможно было получить в качестве абстрактно-общего каждому отдельному пролетарию и каждому особенному его слою отвлеченного «признака», в качестве «существенного общего» свойства каждого пролетария.
Такая формальная абстракция, которую в середине прошлого века можно было при желании «отвлечь» путем сравнения всех отдельных представителей пролетариата, характеризовала бы пролетариат как наиболее угнетенный, задавленный нищетой, пассивно страдающий «класс», изредка совершающий отчаянные, но бесплодные попытки улучшить свое положение. Эту абстракцию легко обнаружить в многочисленных филантропических писаниях современников Маркса и Энгельса и в трудах социалистов-утопистов. Эмпирически общее в этой абстракции было ухвачено и отражено совершенно точно.
Но теоретическое выражение этой эмпирии, понимание того, чем является пролетариат как «класс в себе», по своей внутренней природе, выражаемой понятием, и чем он еще не был «для себя», то есть в эмпирической реальности, непосредственно ухватываемой представлением, простой эмпирической абстракцией, было добыто лишь Марксом и Энгельсом.
Этот вывод, это понятие, выражающее действительную объективную природу пролетариата как класса, было добыто на пути исследования всей совокупности условий, внутри которых пролетариат с неизбежностью формируется как самый революционный класс, призванный разрушить до основания всю эту породившую его систему общественных условий. Понятие пролетариата, в противоположность эмпирически общему представлению о нем, здесь было не формальной абстракцией, а теоретическим выражением объективных условий его развития и содержало в себе понимание его объективной роли, притом в тенденции ее развития.
Истинность понятия пролетариата, разработанного Марксом и Энгельсом, не могла быть доказана путем сравнения его с эмпирически-общим каждому пролетарию «признаком». Последний явно свидетельствовал в пользу абстракции филантропов и утопистов.
Истинность понятия пролетариата, разработанного Марксом и Энгельсом, была, как известно, доказана реальным процессом превращения пролетариата из «класса-в-себе» в «класс-для-себя». Пролетариат в полном смысле слова развивался и развился в направлении к соответствию «со своим собственным понятием», с тем понятием, которое было разработано классиками марксизма на основе анализа объективных условий его формирования и развития, всей конкретной совокупности общественных условий его бытия как пролетариата…
И та же практика опровергла «правильное представление», совершенно точно отражавшее эмпирически-общее каждому пролетарию свойство. Одного этого примера достаточно, чтобы проиллюстрировать ту истину, что конкретность понятия измеряется вовсе не полнотой чувственно данного образа вещи, как полагал старый материализм, и что истинность понятия устанавливается вовсе не сравнением его с эмпирически данным абстрактно-общим «признаком» или совокупностью таковых.
Конкретность понятия измеряется его соответствием с «внутренней природой» предмета, то есть с его объективной ролью внутри определенной конкретной совокупности взаимообусловливающих друг друга явлений, предметов, вещей, событий, фактов. Истинность же понятия устанавливается только практикой, и в практике, и никогда в простом пассивном созерцании.
И именно поэтому теоретическое понимание вещи на самом деле гораздо конкретнее, гораздо ближе к действительной конкретности, чем представление и даже чем созерцание этой вещи.
Человек, изучивший «Капитал» Маркса, приобретает несомненно более конкретное представление о капитализме, чем человек, всю жизнь глазеющий на капиталистическую действительность без попытки ее теоретически осмыслить.
Разумеется, что созерцание и представление человека, обладающего теоретическим знанием, то есть совокупностью понятий, будут гораздо конкретнее, чем сами эти понятия. Но в данном случае само созерцание будет продуктом процесса, в котором уже участвовало понятие. Это, однако, и не есть уже непосредственное созерцание, а созерцание, по существу опосредованное понятием.
Знание, выработанное в непосредственном созерцании, конечно, гораздо беднее, абстрактнее, нежели знание, опирающееся на созерцание, опосредованное понятием системой понятий, наукой, а тем более понятием, которое проверено (опосредовано) практикой.
Оно абстрактнее даже с чисто количественной точки зрения, с точки зрения количества деталей, ухватываемых сознанием, не говоря уже о качественной стороне дела — о его соответствии объективной взаимообусловленности явлений, то есть именно тому, что философия диалектического материализма называет «конкретностью».
Пример с понятием пролетариата одновременно показывает, сколь глубока и органична связь понятия с практикой, теоретической абстракции — с чувственно-практической деятельностью, и что практику следует принимать в Логике всерьез, при рассмотрении самого формального состава понятия, при исследовании действительных отличий понятия от выраженного в слове представления, от эмпирической абстракции.
Следует отметить (подробнее мы будем говорить об этом ниже, во втором разделе книги), что действительное понятие всегда вырабатывается в реальном познании не в качестве простого абстракта от единичных случаев, а гораздо более сложным путем. Реально любая теоретическая абстракция возникает всегда в русле всеобщего движения познания, и в процессе ее выработки всегда участвует активнейшим образом вся совокупность ранее развитых понятий и категорий, вплоть до высших – логических.
Этого обстоятельства никогда всерьез не учитывала гносеология старого материализма: активной роли ранее развитого знания в процессе выработки любой, самой элементарной теоретической абстракции. Рассмотрению этого реального обстоятельства, благодаря которому ход познания предстает как конкретизация имеющегося понимания, как движение от абстрактного к конкретному и принимает внешнюю форму дедукции, и будет посвящен второй раздел книги.
В заключение следует оговорить, что все вышесказанное относится непосредственно к процессу выработки теоретических абстракций в узком, в точном смысле этого слова. Мы намеренно оставляли без внимания все проблемы, которые возникают, когда речь идет уже не о разработке системы категорий, составляющих тело теории, науки, а о применении уже готовой, уже развернутой теории к анализу отдельных явлений, отдельных фактов.
Когда речь заходит о применении развернутой теории к практике, к анализу непосредственно практически важных задач, фактов, с которыми сталкивается человек в ходе практики, здесь уже недостаточно того представления о конкретности, которое развито выше. Здесь надо двинуться еще дальше по пути выяснения конкретных условий, внутри которых осуществляется данный факт, данная вещь, предмет.
Здесь центр тяжести переносится с внутренних взаимосвязей на все внешние обстоятельства, внутри которых факт имеет место. Но вместе с этим и сама теория конкретизируется в применении к данному состоянию, к данному своеобразному стечению обстоятельств, условий и взаимодействия. И здесь возникает целый комплекс новых проблем и задач чисто логического свойства, требующих особого разбора и исследования.
«Конкретность» теоретического знания и «конкретность» того знания, которое непосредственно служит практике, это вещи разные, хотя и тесно связанные, и механически переносить все то, что говорилось о конкретности теоретических абстракций на вопрос о применении этих абстракций к практике нельзя, не вульгаризируя тотчас и то и другое.
Политическая экономия, например, как общетеоретическое понимание экономической деятельности, обязана удовлетворяться одной формой и степенью конкретности своих выводов и положений. А экономическая политика обязана достигать другой, более глубокой степени конкретности анализа той же действительности, еще более детального, вплоть до внешних и случайных «мелочей» достигающего учета всех конкретных условий и обстоятельств.
Педагог, развивающий в ребенке определенную способность, обязан считаться при этом с массой вещей, не имеющих прямого отношения к самому механизму способности, обязан считаться и с анатомо-физиологическими особенностями ребенка, например, не сажать ребенка маленького роста на заднюю парту и т.п.
Иными словами, процесс применения готовой, уже развернутой теории к непосредственной практике выступает как процесс, в свою очередь, творческий, требующий умения мыслить опять-таки в полной мере конкретно, с учетом всех условий и обстоятельств — и именно тех, от которых теория как таковая как раз и обязана отвлекаться, чтобы получить теоретически-конкретное знание.
Здесь нужен учет как раз тех условий и обстоятельств, от которых теория абстрагирует намеренно, — как раз внешних, в том числе и случайных условий и обстоятельств в их конкретном переплетении и взаимодействии.
Но при этом законы движения логического процесса, законы осмысления конкретной ситуации, остаются в основном теми же самыми, что и в процессе разработки самой теории. Этой стороны дела мы коснемся ниже в рассмотрении процесса движения от абстрактного к конкретному, где ярко выступает активная роль уже имеющегося, уже выработанного теоретического понимания по отношению к новым эмпирически данным фактам.
Ведь само собой понятно, что анализ конкретной единичной ситуации, стечения условий и обстоятельств — это тоже не процесс, уходящий в «дурную бесконечность». И здесь мышление обязано суметь отобрать, отвлечь лишь те условия и обстоятельства, которые могут играть или играют действительно решающую роль в процессе достижения теоретически выверенной цели. И здесь критерием отбора «существенного» может выступать уже цель человека — задачи ее выполнения, — тогда как в ходе теоретического анализа вещи этот критерий брать нельзя, не становясь на точку зрения субъективизма, не соскальзывая на рельсы прагматического, инструменталистского толкования теоретической абстракции и ее отношения к конкретному.
* * *
Мы выяснили, что «конкретное» с точки зрения диалектики есть категория, выражающая прежде всего объективное «единство во многообразии», объективную реальность в ее внутреннем закономерном взаимодействии.
В этом понимании «конкретное» представляет собой цель познавательной деятельности, цель логической переработки эмпирических фактов, которая должна иметься в виду в каждом отдельном звене теоретического исследования.
Само собой ясно, что «конкретное в мышлении», понимаемое как «совокупность различных определений», как система категорий, выражающая предмет в единстве всех его необходимых сторон, может быть только результатом познавательного процесса.
С другой стороны, столь же ясно, что «абстрактное» (как теоретическое выражение одной из необходимых сторон исследуемой реальности) с этой точки зрения выглядит как средство мышления, подчиненное цели и обслуживающее ее достижение.
В самом процессе мышления, таким образом, осуществляется в полном объеме диалектика цели и средства. И поскольку мышление рассматривается как по существу целесообразная деятельность — как деятельность, направленная на решение определенных задач, постольку именно «конкретное» выступает как тот закон, который определяет способ и характер всех познавательных действий, определяет сознательный выбор средств, с помощью которых цель становится реально достижимой.
Движение к конкретному выступает поэтому как всеобщий закон развития познания. Все другие формы и способы познавательной деятельности (абстрагирование, обобщение, анализ, синтез, индукция, дедукция, эксперимент, гипотеза и т.д. и т.п.) с точки зрения диалектики могут рассматриваться только как средства, как побочные (и в этом смысле — как производные) формы, в которых осуществляется всеобщий закон развития познания.
Познавательный смысл и «ценность» каждой из этих частных форм познавательной деятельности определяется тем, в какой мере она реально соответствует цели, какую она роль действительно играет в процессе достижения конкретной истины, в процессе становления знания все более и более конкретным.
С этой точки зрения именно закон «восхождения от абстрактного к конкретному» выступает как тот всеобщий, «стержневой» закон, которому подчиняется познание.
Обратное же движение — от чувственно данной конкретности к ее абстрактному выражению — выглядит в диалектической логике как подчиненная, как побочная форма, через которую осуществляется закон восхождения от абстрактного к конкретному.
Сознательно применяемый в познании закон восхождения от абстрактного к конкретному оказывается тем способом мышления, который соответствует диалектике – диалектическому пониманию как предметной реальности, так и процесса ее отражения.
В этом понимании выражена коренная противоположность диалектики и метафизики в логике. С точки зрения метафизики сущность и цель мышления заключается в воспарении от чувственно данного многообразия к его абстрактному выражению, к все более общим (то есть к все более широким по охвату, по «объему», и соответственно – все более тощим по «содержанию») абстракциям. И поскольку метафизик, как правило, безоговорочно отождествляет «конкретность» именно с чувственно-наглядной полнотой представления, постольку сущность логического процесса он и выражает формулой – «от конкретного к абстрактному».
Исторически и по существу это понимание связано, как мы уже показали в первой части работы, с механическим представлением о предметной реальности, с представлением, согласно которому предмет определяется объективно только пространственно-геометрически. Подлинная объективная реальность, согласно этому взгляду, беднее, «абстрактнее», нежели тот ее образ, который рисуется чувственностью. Поэтому мышление, очищающее образ предмета от всего того, что привнесено чувственностью, именно в «абстрактном» находит ту форму, которая соответствует предмету. Метафизическая логика есть теоретико-познавательная форма механического мировоззрения, она соответствует практике механического естествознания. Истина, согласно принципам механицизма, абстрактна, а «конкретное» — это лишь субъективная иллюзия, которую следует рассеять, преодолеть.
Этой позиции полностью и соответствует тот взгляд, что сущность и цель мышления, поскольку оно воспроизводит предметную реальность в ее чисто объективных характеристиках, состоит в воспарении от «конкретного» (как субъективного и неистинного) к абстрактному (в конечном счете — к математически-геометрическому) выражению. Метафизическая логика вообще неразрывно связана с познавательной практикой механистического естествознания. И только из практики этого естествознания может быть правильно понято кредо метафизики в логике — «от конкретного к абстрактному», что в ее устах звучит как «от неистинного к истинному», от субъективного к объективному знанию.
С точки зрения диалектики дело выглядит как раз обратным образом. Реальность, которую воспроизводит мышление в понятиях, на самом деле конкретна. При этом «конкретность» понимается здесь совсем по-иному, нежели в метафизической гносеологии. Категория конкретности вовсе не сводится в диалектике к чувственно-наглядной полноте образов созерцания и представления, а выражает прежде всего объективную форму существования предметной реальности. Сама по себе предметная реальность «конкретна» — независимо от созерцающего и представляющего ее субъекта, конкретна в том смысле, который мы старались изложить в первой части работы.
И поскольку мышление воспроизводит объективную конкретность, постольку процесс этого воспроизведения и выражается формулой «от абстрактного к конкретному», к соответствию с «конкретным».
«Абстрактное» же с точки зрения диалектики оказывается не целью, а лишь средством, которое само по себе, вне процесса движения к конкретному, не имеет никакого объективного смысла.
Именно поэтому Маркс и определяет способ восхождения от абстрактного к конкретному как способ «правильный в научном отношении».
Обратный же способ, в том случае если он обособляется в самостоятельную форму познания, естественно, выглядит как способ в научном отношении неправильный.
Совсем не случаен тот факт, что, кроме Маркса, аналогичное понимание выдвигает только Гегель. Причина этого совпадения заключается в том, что до Маркса лишь Гегель стоит в логике на позициях сознательной диалектики. Диалектика же неразрывно связана с положением о конкретности истины.
Но именно поэтому чрезвычайно важно выявить не только противоположность диалектики — метафизике, но и противоположность материалистической диалектики – диалектике, развитой на почве идеализма, идеалистическому толкованию самой диалектики.
В этом и заключается общая задача второй части работы.